по домамъ. Многіе не рѣшались выходить на улицу, и теперь въ нѣкоторыхъ комнатахъ находятъ трупы людей, умершихъ въ одиночествѣ отъ голода. Замѣчательно, что среди запершихся въ Ратушѣ — было очень мало случаевъ заболѣванія „противорѣчіемъ“. Дивиль умѣлъ поддерживать дисциплину въ своей небольшой общинѣ. До послѣдняго дня онъ велъ журналъ всего происходящаго, и этотъ журналъ, вмѣстѣ съ телеграммами Дивиля, служитъ лучшимъ источникомъ нашихъ свѣдѣній о катастрофѣ. Журналъ этотъ найденъ въ тайномъ шкафу Ратуши, гдѣ хранились особо цѣнные документы. Послѣдняя запись относится къ 20 іюля. Дивиль сообщаетъ въ ней, что обезумѣвшая толпа начала штурмъ Ратуши, и что онъ принужденъ отбивать нападеніе залпами изъ револьверовъ „На что я надѣюсь, — пишетъ Дивиль, — не знаю. Помощи раньше весны ждать невозможно. До весны прожить съ тѣми запасами, какіе въ моемъ распоряженіи, невозможно. Но я до конца исполню мой долгъ“. Это послѣднія слова Дивиля. Благородныя слова!
Надо полагать, что 21 іюля толпа взяла Ратушу приступомъ, и что защитники ея были перебиты или разсѣялись. Тѣло Дивиля пока не разыскано. Сколько-нибудь достовѣрныхъ сообщеній о томъ, что происходило въ городѣ послѣ 21 іюля, у насъ нѣтъ. По тѣмъ слѣдамъ, какіе находятъ теперь при расчисткѣ города, надо полагать, что анархія достигла послѣднихъ предѣловъ. Можно представить себѣ полутемныя улицы, озаренныя заревомъ костровъ, сложенныхъ изъ мебели и изъ книгъ. Огонь добывали ударами кремня о желѣзо. Около костровъ дико веселились толпы сумасшедшихъ и пьяныхъ. Общая чаша ходила кругомъ. Пили мужчины и женщины. Тутъ же совершались сцены скотскаго сладострастія. Какія-то темныя, атавистическія чувства оживали въ душахъ этихъ городскихъ обитателей, и, полунагіе, немытые, нечесаные, они плясали хороводами пляски своихъ отдаленныхъ пращуровъ, современниковъ пещерныхъ медвѣдей, и пѣли тѣ же дикія пѣсни, какъ орды, нападавшія съ каменными топорами на мамонта. Съ пѣснями, съ безсвязными рѣчами, съ идіотскимъ хохотомъ сливались выклики безумія больныхъ, которые теряли способность выражать въ словахъ даже свои бредовыя грезы, и стоны умирающихъ, корчившихся тутъ же, среди разлагаю-
по домам. Многие не решались выходить на улицу, и теперь в некоторых комнатах находят трупы людей, умерших в одиночестве от голода. Замечательно, что среди запершихся в Ратуше — было очень мало случаев заболевания «противоречием». Дивиль умел поддерживать дисциплину в своей небольшой общине. До последнего дня он вел журнал всего происходящего, и этот журнал, вместе с телеграммами Дивиля, служит лучшим источником наших сведений о катастрофе. Журнал этот найден в тайном шкафу Ратуши, где хранились особо ценные документы. Последняя запись относится к 20 июля. Дивиль сообщает в ней, что обезумевшая толпа начала штурм Ратуши, и что он принужден отбивать нападение залпами из револьверов «На что я надеюсь, — пишет Дивиль, — не знаю. Помощи раньше весны ждать невозможно. До весны прожить с теми запасами, какие в моем распоряжении, невозможно. Но я до конца исполню мой долг». Это последние слова Дивиля. Благородные слова!
Надо полагать, что 21 июля толпа взяла Ратушу приступом, и что защитники ее были перебиты или рассеялись. Тело Дивиля пока не разыскано. Сколько-нибудь достоверных сообщений о том, что происходило в городе после 21 июля, у нас нет. По тем следам, какие находят теперь при расчистке города, надо полагать, что анархия достигла последних пределов. Можно представить себе полутемные улицы, озаренные заревом костров, сложенных из мебели и из книг. Огонь добывали ударами кремня о железо. Около костров дико веселились толпы сумасшедших и пьяных. Общая чаша ходила кругом. Пили мужчины и женщины. Тут же совершались сцены скотского сладострастия. Какие-то темные, атавистические чувства оживали в душах этих городских обитателей, и полунагие, немытые, нечесаные, они плясали хороводами пляски своих отдаленных пращуров, современников пещерных медведей, и пели те же дикие песни, как орды, нападавшие с каменными топорами на мамонта. С песнями, с бессвязными речами, с идиотским хохотом сливались выклики безумия больных, которые теряли способность выражать в словах даже свои бредовые грезы, и стоны умирающих, корчившихся тут же, среди разлагаю-
